На улице Сарьяна вы встретите не только многочисленные рестораны, но и дом-музей Мартироса Сарьяна – самого знаменитого армянского художника. Его картины рассеяны по многим музеям и коллекциям – они есть и в Третьяковке, и в Русском музее, и в Киеве, в Нижнем Новгороде и в Ростове-на-Дону. И, конечно, в Национальной галерее Армении, которая сейчас лишь частично открыта публике – и где недавно завершилась замечательная выставка «Армянский импрессионизм», задающая контекст для рассказа о Сарьяне.
Коллекция дома-музея позволяет проследить творческие поиски художника с его юных лет. Это тем более интересно, что Мартирос Сарьян придумал изобразительный язык для того, чтобы описать природу Армении: и теперь мы всегда видим армянский пейзаж сквозь призму его картин. В создании этого языка он опирался на плечи гигантов – Поля Гогена и Анри Матисса, но всегда был оригинален, включая открытия коллег в свои собственные приемы.
Ранние портреты матери и сестры кисти выпускника Московского училища живописи, ваяния и зодчества, ученика Валентина Серова и Константина Коровина, показывают, что уже в первые годы ХХ века ремеслом художника он вполне овладел. Но не нашел еще своего собственного подхода. К сожалению, многие ранние работы были уничтожены автором, но и в том, что сохранилось, мы видим, как автор в какой-то момент предвосхищает элементы экспрессионистского взгляда на мир, который в дальнейшем его творчестве отразился только в энергичных силуэтах.
Многие ранние работы – акварели и гуаши – изображают фантастические, сказочные сюжеты, в символистской манере.
Радикальная перемена стиля художника произойдет под влиянием впечатлений от нескольких поездок на Южный Кавказ (Сарьян родился в Нахичевани-на-Дону и учился в Москве, так что в детстве и юности армянских пейзажей не видел) и не в последнюю очередь как результат знакомства с современной французской живописью. Потом он сформулирует для себя это так: «В живописи важно всё, но самое важное – это цвет». Палитра Сарьяна становится яркой, а формы упрощаются.
Кто здесь нарисован, в этой роще – лиса или собака? При всей своей выразительности животные и люди на картинах Сарьяна этого периода достаточно условны, нарисованы как бы наивной рукой — это притом, что графика Сарьяна наглядно показывает, что рисовальщиком он был хорошим. Так что за этой условностью есть умысел.
Здесь лаконизм и цвете, и в рисунке достгает максимума. Как сам Сарьян указывал, “моя цель — простыми средствами, избегая всякой нагромождённости, достигнуть наибольшей выразительности”. Это приводит Сарьяна к плоскостной декоративности, напоминающей аппликацию или узор на лоскутном одеяле, и в этом ему видится передача “живописного существа действительности”.
Начинающий рисовальщик нередко тонет в обилии подробностей, которых в изображаемом предмете – бесконечное множество. Надо принимать решение о том, что оставить в изображении, а что опустить. А что если оставить только силуэт? В этом может скрываться большой потенциал выразительности.
Сарьян это хорошо понимал уже в конце 1900-х. За отнюдь не наивной простотой Сарьяновских картин стоит огромная работа по зрительному обобщению: требуется вынести за скобки детали и закодировать формы и цвета условным визуальным языком без полутонов.
Такой подход проще и удобнее реализовать темперой или гуашью, чем маслом – мы видим у Сарьяна сплошные цветовые пространства непрозрачными красками, матовые поверхности. При этом натюрморты Сарьяна столь же декоративны, как и пейзажи, и объемы предметов его пока не интересуют. Другое дело, что даже ранние натюрморты в фовистском духе написаны с натуры, тогда как пейзажи – не результат пленэра: они выполнены по памяти и по зарисовкам. Роднит их гипнотическое воздействие, которого Сарьян добивается при помощи цвета.
Путешествия в Константинополь, Египет, Персию дают художнику обильную почву для работы воображения. Он создает свой Восток. Как проницательно писал об этом Максимилиан Волошин,
«гроздь бананов в лавке уличного фруктовщика, синяя от зноя морда буйвола, пыльно‐рыжие короткие туловища и оскаленные зубы константинопольских собак для него милее и прекраснее, чем отсветы роскоши восточных дворцов… Идя на Восток, как на потерянную родину, любя её житейские и обыденные черты, Сарьян удачно миновал ориентализм. И ему не понадобилось никакой couleur locale, чтобы стать убедительным. В своём романтизме он остаётся человеком Востока. Европеец не стал бы так изображать экзотических зверей — газелей, пантер, не так бы увидел фигуры женщин, закутанных в покрывала, не так бы подошёл к их портретам, как подходит Сарьян. »
Эксперименты с цветом учитывают разнообразные уроки импрессионистов в передаче ощущений.
Всегда ли это работа с натуры? Ведь на пути обобщения возникает еще одна развилка: то, как реально выглядят вещи перед нашими глазами в данный момент, содержит много случайного. Вот на портрете не обязательно рисовать все морщины, прыщи и родинки, они ведь не относятся к сути изображаемого, пока мы не сделали их предметом изображения специально. Может быть, стоит изображать типическое, а не сиюминутное и частное? Так и во всем остальном: что, если придать не эту, а другую, более выразительную позу? Выразить ею движение и заставить перекликаться с другими компонентами картины, а не подчиняться рабски визуальной форме предмета? Это уже не про изображение натуры, а про выражение ее сути. Если в пейзаж просится гранатовое дерево, его можно дорисовать туда.
И в натюрмортах, и в портретах Сарьяна мы неоднократно встречаем один и тот же мотив – изображение масок. Египетские маски и сами по себе декоративны, когда оказываются среди других предметов натюрморта: как в этой недавно восстановленной картине, которую автор однажды пытался разрезать и уничтожить. Но сочетаясь с изображением героев портрета, маски дают нетривиальный эффект.
Этот портрет поэта Егише Чаренца тоже сохранился чудом: 11 портретов тех, кто был репрессирован, были изъяты и уничтожены НКВД в 1937 году.
В 1920-е годы Сарьян становится признанным советским художником и получает возможность ездить за границу. Во Франции, где он провел полтора года в 1926-1927 годах, Сарьян неожиданно рисует, например, рабочих (1927).
Но удивительно, что за все время во Франции художник практически не обращался к местным сельским и городским пейзажам — он продолжал рисовать Армению. То же касается и поездки в Италию в 1924 году: пробыв тут два месяца, Сарьян не только не писал с натуры, но даже не сделал ни одного карандашного наброска.
В тридцатые и сороковые годы Сарьян иногда пытается отказаться от своего декоративно-колористического подхода – возможно, чтобы избежать обвинений в формализме и следовании буржуазным образцам.
Туркменские дети. (1934)
Отказываясь от своих открытий, он пишет убедительно и интересно, но вот обращаясь к почти абстрактной цветовой выразительности в самых поздних своих работах Сарьян получает впечатляющий результат, иногда возвращаясь и к элементам экспрессионизма.
Аракс (1954)
И это не победа цвета над фигуративностью, а синтез одного и другого, логическое развитие Сарьяновского изобразительного языка.
Земля (1969)
Часть упомянутых здесь картин и большая коллекция графики хранится в Доме-музее Сарьяна. Не проходите мимо: там есть, на что посмотреть. Место по соседству с церковью XVII века Сурб Зоравор для своего дома Сарьян выбрал вместе с крупнейшим армянским архитектором Александром Таманяном, сделавшим проект здания.
