Кино нового Вавилона
Обывательский взгляд очень часто уравнивает художественное кино и игровое, не проникая в суть этих понятий. Такая ошибка, естественно, вытекает из доминирующих в современном кино трендов – рамки индустрии раздвигаются и определить константу, даже терминологическую, становится все сложнее. Но эта ошибка провоцирует дисфункцию восприятия, от которой нельзя просто отмахнуться. Поэтому мы должны провести демаркационную линию, которая в мире бесконечно межующихся границ останется незыблемой.
Документальное кино может быть игровым, а художественное неигровым. Кино предполагает определенную методологию, то есть инструментарий, с помощью которого автор выражает свою идею или комплекс идей – искусственное или естественное освещение, клиповый или дистанционный монтаж, либо полное отсутствие склеек, интервью или прямое обращение к аудитории, звук, свет, цвет, профессиональный каст и далее по списку. Игровое и неигровое кино задействуют разные художественные средства, которые режиссер может аккумулировать по своему усмотрению. “Touching the Void” Кевина Макдональда это хороший пример игрового документального фильма, тогда как “Мы” Артавазда Пелешяна великое художественное произведение, выполненное в технике неигрового кино.
Сегодняшняя Армения погружена в документалистику. Сегодняшняя Россия пытается освоиться в противоположной плоскости. Кино документа постепенно вытесняется из культурного пространства и суспензия российского проката разбалансируется в пользу фильмов с меньшей плотностью правды – важнейшие документалисты просто уезжают из России – “разбежкинцы” стремительно разбегаются, говорить о титанах вроде Виталия Манского или Виктора Косаковского тем более не приходится. Миллиарды в прокате собирает неуместно-благолепный и даже неплохой ностальгический шарж “Чебурашка” Дмитрия Дьяченко, но иначе как розовыми очками такую оптику, в эпоху оптических прицелов, не назвать.
В Армении, в свою очередь, документальное кино переживает новый ренессанс, а открытый разговор о войне превращается в насущную необходимость, которую непросто субституировать посредствам фикшена.
Тем любопытнее как в микро-коммьюнити Еревана два этих полюса сближаются, но не сталкиваются: никогда еще армянский прокат не был настолько разнообразным. Буквально несколько лет назад полноценный релиз “Банши Инишерина” Мартина Макдоны или “Вавилона” Дамьена Шазелла был бы просто невозможен – а, главное, не нужен, – и местный бокс-офис едва переваривал крупные премьеры голливудских мейджоров.
Сейчас актуализировался запрос на более нишевое кино. И на то есть ряд понятных экономических и социальных причин – за последние полгода коллективный кошелек ереванцев пробустировали извне, состав аудитории значительно расширился вместе с ее покупательной способностью. И, тем не менее, Армения переживает не столько рост кинопроката, сколько увеличение и диверсификацию спроса в принципе, которое выражается в открытии новых площадок, где отыщется контент на любого покупателя. То есть кино все еще не приносит реальных профитов (индустрия спит летаргическим сном, бодрствуют отдельные продакшены), но постепенно начинает оказывать влияние на городскую среду и людей ее населяющих. Армения превращается в кросс-культурный хаб, важнейшим оплотом которого становится именно кино. Скрининги с обсуждением, фестивали, лекции, семинары и тематические интенсивы образовывают особую экосистему, которая в свою очередь формирует совершенно иного консьюмера. Но необходимо учитывать, что прямо сейчас таргет очень небольшой и ограничен преимущественно русскоязычными релокантами из ближнего зарубежья, поэтому о новой породе потребителя из числа местных жителей в ближайшее время мечтать не приходится.
Но вернемся к выстраданной мной дуальной теории кино, полемика вокруг которой улеглась больше полувека назад, и сейчас будоражит только отдельные кружки педантов-интеллектуалов и не во имя академических прорывов, а ради самоудовлетворения.
Так почему это важно? Мир переживает второй ренессанс документального кино, которое уже успели провозгласить наиболее адекватным медиумом войны. Похожий процесс имел место в начале прошлого века, когда постреволюционные режиссеры присвоили документалистике звание “искусства манифеста”, искусства, как водится, политического, которое она гордо несет по сей день. Нынешние “Мы” (Homo sapiens) оказались в рамках непривычно пластичной конъюнктуры. И не найти более удачной материальной точки, чтобы отследить происходящие в ней изменения, чем динамично меняющийся культурный ландшафт фронтира меж двух фронтов, т. е. Армении.
Кинотеатральный прокат захватывают студийные премьеры и ретроспективы, полюбившиеся хиты на правах ностальгии проникают на частные показы. Эти частные показы – мероприятия чудовищно эскапистские. Почти ровесники своих зрителей, они представляют из себя так называемое “кино эскейпа”, без которого не обходится ни один политический кризис и наследующий ему общественный дискурс.
С другой стороны, армянские кинематографисты все чаще посвящают себя натюрморту, безжалостно анатомируя язвы реальности, от которой мы так отчаянно хотим спрятаться, замазывая консилером симптомы. Кино питается правдой – зритель питается вымыслом. Лишь немногие, оголодавшие и изможденные, не пожелают разделить трапезу и аксиому опрокинут. Запрос на кино стремительно растет, и платформа расширяется. Но с горечью приходиться признавать, что обстоятельства меняют человека лишь в той степени, которую он обнаруживает самостоятельно.
Так ли это плохо? Люди всё чаще разыгрывают правду и живут вымысел. Возможно, в первый раз в истории откровенный фикшн говорит о реальности больше и справедливее, чем передовицы газет и новостные ленты. Я не призываю запереться в кинозале с VR-очками, растворимым супом и больничным судном, но кино эскейпа отныне не существует, в нем просто нет необходимости – есть целое поколение эскейпа и бежать ему больше некуда.
Мы находимся на перекрестке. Мы и есть перекресток. А, значит, мы можем стать орудием, крестом, на котором легко распнуть невинного и этого нельзя допустить. Но очень важно сохранять трезвость и вовремя сбросить с себя оковы гендерно-нейтрального бога, каков бы ни был соблазн пожалеть его окровавленные стигматы. Ведь он позабыл шестую заповедь, а значит предал свою природу. И дорожить им не стоит.
