Tech Degh: “…потому что мы все здесь немного сумасшедшие…”
Tech Degh существует уже 10 лет. На русский язык Tech Degh можно перевести как “кривой уголок” или “кривое место” – название подчёркивает инаковость проекта, принципиальную непохожесть его устройства на другие театры Армении – в том числе, государственные.
Чётких границ между театральными “должностями” в проекте нет – и участники действия, и актёры, и режиссёры, и художники, занимаются всем – моют пол, устанавливают декорации, настраивают звук. Tech Degh – проект полностью “волонтёрский”. В команде есть профессиональные актёры и режиссёры, есть и любители, но все они приходят в театр после того, как отработали часы на основной работе, и не получают денег за театральную деятельность. Эти условия – вынужденные, ведь независимые культурные проекты в Армении практически не получают государственной поддержки. И всё же люди присоединяются к проекту и остаются в нём надолго: Tech Degh даёт возможности для особой “работы над собой”, напоминающей театральную терапию, и свободу экспериментирования.
Работа Нанор Петросян, основательницы проекта, – приоткрывать для зрителей неслышимые и невидимые фрагменты реальности: это и многочисленные постановки на документальных материалах, политические перформансы и сатира, постановки забытых в советское время пьес армянских авторов, женское искусство, постановки молодых современных армянских драматургов, с которыми сотрудничает театр. Tech Degh функционирует как как бы кочующий исследовательский центр – своего пространства у проекта нет, но, тем не менее, Tech Degh становится местом встречи театральных режиссёров, критиков, актёров и исследователей армянского театра.
Да и сам по себе театр – это место встречи: встречи человека с текстом и, в конечном счёте, человека с человеком. Мы поговорили с Нанор Петросян о том, что такое Tech Degh – театр как встреча, театр как способ существования, “неправильный” театр.
Нанор Петросян:
…10 лет назад мы сыграли свою первую пьесу, монопьесу – Дарио Фо и Франка Раме, ‘The Rape’. Это история женщины, пережившей насилие. Она обращается в полицию. Её допрашивают… Мы ставили эти пьесы, всё больше и больше, вот в прошлом году у нас было четыре премьеры, три чтения, мы опубликовали книгу, устраивали лекции и мастер-классы. Главная наша проблема – нас никто не спонсирует, наша работа по большей части волонтёрская – мы не можем платить актёрам. Только в этом году впервые мы получили кое-какие деньги – но, конечно, эта сумма несравнима даже с тем, что получают актёры государственного театра. А ещё у нас нет своего пространства – мы такой кочевой театр. С прошлого года мы используем сцену музея современного искусства NPAK. Там у нас есть возможность выступать на настоящей сцене. До этого у нас не было средств на сцену: мы устраивали где-то один спектакль, и сезон на этом заканчивался. Теперь же мы можем устраивать три, четыре спектакля в месяц. Для нас это очень много значит!
С самого начала я приглашала в команду как актёров-любителей, так и профессионалов. В команде есть как профессиональные режиссёры, звукорежиссёры, сценографы, так и любители, некоторые из которых вышли на сцену впервые в жизни. Вот так мы и работаем. В нашем театре это важнейший принцип: те, кто оказываются активно вовлечены в жизнь театра, могут работать наравне с профессионалами – хотя они, может быть, и никак не связаны с театром в своей обычной жизни. Да, никто ничего не получает от этого – только вот в прошлом месяце удалось выплатить по 7000 драм за выход… Сейчас будем платить ещё меньше. В государственном театре фиксированная зарплата: 86 000 драм в месяц. Все работают на других работах.
У меня два маленьких ребёнка. Сейчас я работаю из дома, у меня нет работы, которая бы приносила мне денег. Но наши проекты становятся больше, известнее – и театр становится полноценной работой для меня. Ведь мы всё делаем сами: начиная с уборки сцены и заканчивая анонсами в фейсбуке и созданием декораций для спектакля. Мы всё-всё делаем сами: у нас у всех по три полноценных работы, и мы работаем на них бесплатно.
Кто-то из актёров днём работает официантом, а кто-то ведёт программу на телевидении. Кто-то ушёл из государственного театра и теперь работает только с Tech Degh. Tech Degh привлекателен тем, что предлагает актёру альтернативные способы работы с театральным текстом – это скорее занятия по автоэтнографии, чем по актёрскому мастерству. “Играть” в прямом смысле тут не нужно – нужно прожить, понять, погрузиться, стать.
Нанор Петросян:
Я думаю, государство и так занято – государственные театры устроены по тому же принципу, по которому они существовали в советское время. В этой системе ничего не изменилось с тех пор. У всех есть зарплата, хоть и очень низкая – 86 000 драм… Этого для жизни недостаточно, конечно. Но эта зарплата стабильная: даже если у актёра не будет в этот месяц выходов на сцену, он всё равно её получит. Кроме того, государство оплачивает в театре отопление, воду… В общем, полностью содержит театр. Это и так много стоит, содержать эти театры. Не думаю, что кого-то интересует поддерживать ещё и независимые проекты. Хотя после революции всё-таки стали давать гранты независимым художникам: мы получили два гранта. Это немного, но уже сама эта небольшая поддержка символизирует качественный переход в отношениях государства и независимого театра. Это значит, что они знают о нас. Конечно, если бы была какая-то посильная помощь каждый месяц – было бы здорово: проект становится всё больше, и нам бы очень хотелось иметь свой дом, своё пространство. Там, где мы сейчас работаем, сцена – не театральная. Это просто сцена. Там эхо, зимой холодно, летом нет кондиционера – помещение совсем не годится для театра. Мы вынуждены ставить свои спектакли только осенью и весной. В этих условиях мы работаем только три, четыре месяца в году.
Сейчас нас примерно дюжина человек – среди нас нет разделения на актёров, режиссёров, сценографов, декораторов… Кто-то участвует в этой постановке, кто-то нет – но зато наверняка поучаствует в следующей. Все мы пишем заявки на гранты, составляем анонсы, афиши, отчёты… Дел всегда очень много. Кроме того, мы открыты для разного рода коллабораций. Мы готовы обсуждать что угодно – ведь мы работаем и как театральная платформа, куда мы приглашаем самых разных режиссёров, чтобы они ставили свои спектакли в Тech Degh. Сейчас мы пригласили русских художников и артистов – тех, что находятся в Ереване, – чтобы они поучаствовали в документальном спектакле. Наша команда в спектакле никак не участвует: мы лишь предоставляем пространство и средства для реализации эксперимента [речь идёт о перформансе “Человек растерянный”, который прошёл в Ереване в рамках Временного фестиваля 4 июня 2022 г.].
Вторая пьеса, которую мы поставили, была написана армянским автором – Кареном Карсляном. Он взял фразу, так часто слышимую в политических разговорах и пропаганде – ‘The regime is in panic’. Он собрал все тексты, содержащие эту фразу, – всего получилось около трёхсот героев, политиков. Актёры, игравшие политиков, выходили на сцену и произносили эти тексты – сразу было понятно, кто изображает кого. Одну и ту же фразу произнесли примерно 750 раз. Такой вот документальный проект мы сделали.
Потом мы поставили спектакль, посвящённый движению MeToo. Это была очень камерная пьеса: мы собрали свидетельства женщин, чей опыт насилия был как бы “недостаточно” ярким, недостаточно сенсационным. Мы хотели показать, что опыт любого насилия – не только сексуального, но вербального, скажем, бытового, повседневного насилия – должен быть услышан. У нас было примерно десять анонимных историй, собранных в одну пьесу. Мы пригласили этих женщин – рассказать о себе анонимно. Никто не знал, актрисы ли это или нет. Спектакль, надо сказать, получился довольно тяжёлый и долгий – но мне было очень важно, что эти истории, не такие уж захватывающие, наконец-то нашли своё воплощение в словах.
Мне очень нравится документальный театр. Нельзя сказать, что у меня есть какой-то любимый жанр – один период жизни сменяется другим. У нас были и очень плохие, и очень хорошие постановки. Но я даже не могу выбрать из этих двух категорий: ведь самые плохие постановки для меня очень значимы. На плохих, неудачных, постановках наша команда работала так же хорошо и усердно. Вообще, команда – это главное в нашем проекте. Всё делается ради людей и для людей, люди, наша команда, и те, кто приходят к нам работать, – это главное. Только оказавшись в нашей команде, вы сможете понять, как всё проходит весело, как люди едины. Так что не могу выбрать.
Но что важно лично для меня – не для проекта – не выбирать одного пути. Мне хочется понять, что нужно и важно сейчас в обществе. И я пытаюсь говорить об этом, подбирая инструменты согласно теме. Содержание я ставлю перед формой, подбирая её так, чтобы она лучше выразила это содержание. Сейчас мы поставили пьесу о сербских эмигрантах – о тех, кто бежал от войны в Югославии [см. пьеса Biljana Srbljanović ‘The Belgrade Trilogy’]. Мне кажется, что после Арцахской войны тема эмиграции снова стала очень актуальна для нас: мы пытаемся понять, что движет теми, кто бежит, как они живут… Постановки, театр – это инструмент познания в первую очередь, это то, что позволяет нам понять реальность вокруг. Кроме того, практически перед каждой документальной постановкой мы проводим исследование.
Кажется, не найдётся и двух хоть сколько-нибудь похожих постановок в Tech Degh. В один день проходит минималистичная Белградская трилогия – рассказ о частных судьбах сербских эмигрантов, основанный на документальных материалах. На другой день показывают “Беспримерные истории” – яркий спектакль для детей с использованием мультимедиа: художники иллюстрируют действие, изображение проецируется на экран, а артисты озвучивают истории фантастических персонажей, один из которых отправился на поиски храбрости, а другой может своим волшебным глазом рассмотреть в мире невидимых для других людей существ.
Следующий спектакль, который я поставлю – по пьесе армянского автора, о соседстве турков и армян и о неизбежных трудностях, которые это соседство приносит армянам. Эта пьеса была написана в начале 19 в., и ставили её только однажды – во Франции, в диаспоре.
Армения – сателлит России, и сейчас многие российские художники переезжают сюда. Раньше мы знали только больших, знаменитых российских художников и режиссёров… А теперь я познакомилась с теми российскими режиссёрами, которые, как и я, маргинальны; их тоже никак не поддерживает государство, они ищут разные пути для того, чтобы реализовать свои проекты. Я думаю, если бы не нынешние обстоятельства, мы бы никогда не встретились, мы бы никогда не услышали друг друга.
“…[Театр так называется,] потому что мы все здесь немного сумасшедшие…” – эта цитата одного из актёров Tech Degh. Он разъясняет – “Мы все разные индивиды, с разными способами мышления, и это как раз Нанор и нужно…” Команда театра постоянно меняется: люди приходят на один проект и уходят с другого – всё зависит от них самих, их вовлечённости в работу и готовности работать над собой, от того, в конце концов, подходят ли они на ту или иную роль и хотят ли увидеть своё отражение в зеркале этой роли.
На площадке слышатся разные армянские произношения – тут работают актёры из Ирана, Сирии, Ливана, из Сюникской области, привнося новые смыслы спектаклю. Многие из актёров Белградской трилогии и сами эмигрировали, и роли персонажей спектакля во многом повторяют личные жизненные траектории исполнителей.
Нанор Петросян:
Для меня театр – это встреча. Спектакль получается как результат встречи: с человеком, с текстом. Если эта встреча происходит, то всё получится. А если нет, если есть конфликт, то никакой сценической работы не выйдет. Люди, с которыми происходит эта встреча, меняют то, как идёт работа, меняют саму пьесу и поток мыслей, идей, дополняя его и расширяя. Меняется даже моё, режиссёра, видение конечного результата.
Во время процесса мы открываемся другу другу иначе: на поверхность выходят мысли и эмоции, которые мы, может быть, пытались спрятать от самих себя в привычных обстоятельствах. Дело даже не в том, чтобы “быть собой” – нет, важен сам этот процесс раскрывания себя. Насколько человек готов раскрыться ради этой конкретной работы? В этом вся её красота: каждый определяет для себя, какова будет его степень вовлечения. Люди меняются, они становятся другими во время работы, они раскрываются иначе… И многие хотят раскрываться, работать над собой ещё и ещё – и потому приходят к нам снова. Конечно, у многих бывают такие периоды в жизни, когда они совсем не хотят открываться; не хотят, чтобы им всё время тыкали: “Ты должен быть открытым!” Процесс требует от участников активного существования, готовности к переменам и способности быть открытым, бесстрашным… Всё это связано с личными обстоятельствами актёров, от того, на каком жизненном этапе они находятся.
Всё связано, все элементы имеют значение: с каким текстом, с какими материалами, с какими актёрами ты работаешь, и о чём ты хочешь рассказать. Каждая наша постановка отличается от предыдущих, ни одна не похожа на другую. Мы можем начать с работы с телом, с разбора текста, можем начать с читок… Всё зависит от нашей базы и от тех людей, что участвуют в проекте. Я как режиссёр должна быть открыта для того, чтобы понять – где конфликт, почему что-то не работает… И, конечно, нужно выделить время для того, чтобы прийти к какому-то решению в постановке – нужно исследовать текст, исследовать эту тему, чтобы режиссёр мог быть гибким и предлагать альтернативные решения. Мы очень много экспериментируем: ведь в 80 процентах случаев поиски в уже известных направлениях приводят к неудачным результатам. Каждая пьеса, каждая постановка требует личного подхода.”
